Перовский Николай Михайлович - Стихи

Весна

Давай зима, на посошок

пригубим мартовской капели!

По свету носится слушок,

что на подлете птичьи трели.

Весна с грачами на слуху.

Однажды ночью лопнут почки,

проснется верба вся в пуху,

и лес в зеленой оторочке.

А этот зябкий березняк

и этот паводок весенний -

вселенский праведный сквозняк

в канун Христова воскресенья.

Две тыщи лет из года в год

дух торжествует над каноном

и каждый праздничный восход

кропит пасхальным перезвоном.

2000 г.

Театр

Душа и разум знают цену

самим себе, но вот вопрос:

взойдя на жизненную сцену,

что принимать на ней всерьез?

Где башмаки, а где котурны,

где языки, а где клинки?

А в добродетели дежурной

злодейства зреют ли ростки?

И если спрятался под маской,

то соответствовать изволь,

но знай, что жизнь не стала сказкой,

что роль - она и в жизни роль.

В порфире Лира или Кира,

держа вселенную в горсти,

ты не забудь владыка мира,

в канаве место припасти.

2001 г.

Прозренье

Памяти Сергея Наровчатова

Бывает острое прозренье,

как взрыв в мозгу, что ты живой,

что ненависть, любовь, горенье

в тебе с тобой и над тобой.

Ты только вскрикни, хлопни дверью

или засмейся - просто - вдруг -

и тут же ветер и деревья

тебя затянут в общий круг.

В тот милый круг, где все живое,

где наслаждение и боль,

где правят общею судьбою

горенье, ненависть, любовь.

Мы в общем хоре все - солисты,

и даже тот безголос,

в своем, особенном, регистре

доносит шепот свой до звезд.

1964 г.

***

Гляди! Пушистый жеребенок

резвится, пляшет, травы бьет, -

почти духовный, как ребенок,

почти абстрактный, как полет.

На переломе и на стыке,

на тонкой дужке коромысл

струится космос безъязыкий,

времен и судеб тайный смысл.

И может, высшая минута

тебе дается для того,

чтоб лишь коснуться абсолюта,

а не ослепнуть от него.

1986 г.

Паутина

Паутина в осиновых чащах,

паутина в березовых рощах,

сизый морок по миру летящий,

укрывает и выгон и площадь.

По тропинкам опавшего сада,

по дорожкам увядшего луга

прохожу я пастух листопада,

паутиной опутанный туго.

Разомлев от теплыни в полыни,

пауки понаделали пряжи,

запропала земля в паутине,

и никто не заметил пропажи.

1990 г.

Колодец

Глубокий колодец,

обкатанный сруб, -

из бездны уродец

с ухмылкою губ.

Полдневные звезды

оттуда видны,

неужто он создан

для той глубины?

Тяжелою влагой

размыты черты,

каких-то полшага -

и он - это ты...

1988 г.

Корни

Был я болен и тем виноват

перед миром людей и растений,

но однажды ушел я в закат -

провожать удлиненные тени.

Я присел у слепого костра,

согревая озябшие руки,

и осенняя ночь, как сестра,

обняла меня после разлуки.

А когда от земного огня

глянул на небо в звездных накрапах,

мне почудилось, что зеленя

источают младенческий запах.

Я не думал, откуда взялась

и с такой прямотой воплотилась

неподсудная разуму власть -

обращать наказание в милость.

Я стоял, не стыдясь своих слез,

между звездами и зеленями

и меня не тревожил вопрос,

что считать в этом мире корнями.

1989 г.

В райцентре

В райцентре хоронили старика,

не знаю, кем он был на белом свете,

плыла машина, плыли облака,

старухи, старики, деревья, дети...

А на его рассудочном лице

такое затаилось выраженье,

как будто это он привел в конце

весь мир в одностороннее движенье.

Сдвигалось и смещалось всё в окрест,

живое и бессмертное покамест,

и старый домкультуровский оркестр

шел во хмелю, хрипя и спотыкаясь,

И довезли до места, и снесли
к пределу, где кресты стояли косо,
и с каждым комом сброшенной земли

слабее становился запах теса.

И стали расходиться, и оркестр

куда-то поспешал на именины,

а мне казалось - вбитый в землю крест
ухмылкой провожает наши спины.

1977 г.

Диоген

Вышел я в полдень с ночным фонарем,

стал я искать человека.

Встретился с деревом и с муравьем -

что за оказия? Эка!

Тот лихоимец, другой лиходей...

вдруг я споткнулся - и в яме,

глядь, а вокруг меня тыщи людей,

все, как один, с фонарями...

1986 г.

Время

Рыхлая баба снимает белье с узловатой веревки,

пьяный мужик перекрыл своей грудью канаву, как дзот,

клены роняют листву, балансирует голубь на бровке,

в мире мистерий на цыпочках Время идет.

Время шутя проникает в любую лачугу и крепость -

вечный свидетель зачатий, смертей и стирки белья,

лепит из наших ничтожных страстей героический эпос

и надзирает за нами в тюремном кругу бытия.

1995 г.

Степное озеро

Я увидал степное озеро,

когда на нет сошла луна:

вода густая, как молозиво,

прохладных лилий белизна.

Дымилась гладь его зеркальная,

похоронившая луну,

созвездия зодиакальные,

отсыревая шли ко дну.

А на закате бледно-розовом

бессмертники и ковыли

головки свесили над озером

и к водопою прилегли.

И вслед за жаркими зарницами

на берег хлынули лучи

с людьми, отарами и птицами,

перворожденными в ночи.

1992 г.

Туман

Туман занавесил цветы в луговине,

и зелень примята тяжелой росой,

рыбак по колени в тумане, как в глине,

висит с удилищем над сонной рекой.

Над лугом плывут отсыревшие звуки -

хрипят пастухи и заходятся псы,

заря сквозь туман - от излома излуки -

раскинула до песчаной косы.

Сидеть бы и мне на замшелой коряге,

на тоненький прутик низать пескаря

с лицом отраженным от радужной влаги,

с душой, что проснулась ни свет ни заря.

Высокие годы, тяжелые воды

туманом окутали душу мою,

стою словно пасынок мирной природы,

над бездной тумана, на самом краю.

1982 г.

Журавли

Клином, караваном, вереницей,

вместе от начала до конца

проплывают медленные птицы -

задираем головы и лица,

простираем руки и сердца!

Как летят - привыкнуть невозможно!

В стае облаков белым-белы,

дарят нам печально тревожно

влажное, гортанное "Курлы!"

Долетят до моря и растают,

но на радость жителям земли,

журавли не только улетают,

но и прилетают журавли!

1997 г.

Бомж

Попросил прикурить у бомжа,

он смутился на долю минутки,

а потом суетясь и дрожа,

протянул мне "бычок" самокрутки.

И, потешно тряхнув головой,

он как будто на миг возгордился,

дескать, видишь, браток, я живой,

я кому-то еще пригодился!

1999 г.

Проходные дворы

Проходные дворы беспризорного детства,

безнадежной орлянки, бесславной буры,

если негде приткнуться и некуда деться, -

проходные дворы, проходные дворы.

Дровяные сараи, угла, закоулки,

голубятни, подвалы, веревки с бельем,

ржавый жмых, самогон, кукурузные булки

и разборки, и дружбы с домашним жульем.

...С коммунальными схватками из-за обмылка...

В чадном запахе примуса, в приторном духе греха,

где обритая наголо, послетифозная Милка

увела у родимой мамаши ее жениха.

Там свистели литые ременные бляхи,

моряки под полундру со шпаной толковали "за жисть",

а военный патруль в суматохе и чуть ли не в страхе

то грозил трибуналом, то просто просил разойтись.

В проходных процветали бандитские хазы,

банковала малина до самой зари,

и по крышам - куда там тебе верхолазы! -

уходили в отрыв от ментов скокари.

Там скрипели, насытившись ваксой, блатные сапожки,

правил бал марафет и подначивал хмель,

отшвырнув костыли, отрешась от плаксивой гармошки,

инвалиды войны заползали на вдовью постель.

Все, что было там, - шито и крыто, и брито...

провалилось в безвременье в тартарары,

только в старом кино отбивает свой ритм "Риорита"

да в развалку плывут в никуда проходные дворы.

1998 г.

Рынок

Не пишется, не пьется, не поется,

и все-таки пишу, пою и пью.

Гляжу на дно забытого колодца

И собственную душу узнаю.

А по ночам отдергиваю шторы,

и лунные лучи ложась на стол,

безжалостные, словно кредиторы,

бракуют и бракуют мой глагол.

Но, горд, как лорд, и кроток, словно инок,

я заново сплетаю кружева,

сегодня на земле и в небе рынок,

а мой товар - слова, слова, слова.

1990 г.

Углы

В городе было четыре угла.

Все остальное сгорело дотла.

То ли судьба в наказанье сожгла,

то ли Надежда на откуп взяла.

В комнате было четыре угла.

Женщина в ней одиноко жила.

Чистила коврики, мыла полы,

в синих глазах отражались углы.

Жил в этом городе тихий чудак,

в небе снимал обветшалый чердак,

думал о чем-то, не зная - о чем,

привороженный рассветным лучом.

Женщина гордо по городу шла,

светлую голову в небе несла.

-- Боже! - вскричал потрясенный чудак. -

Будь милосерден, обрушь мой чердак!

Не помогают скопища слов,

в городе сделалось восемь углов.

1984 г.

В Мерзляковском переулке

Не потому, что от нее светло,

а потому что с ней не надо света.

Ин. Анненский

А в Мерзляковском среди тараканьих бегов

Анненский плыл между узенькими берегами.

Спал я, как будто на теле пестреющих летом лугов,

весь от подошв до макушки, обросший лугами.

Плыли и таяли восемь таинственных строк,

напоминая, какой я бездарный жалкий,

строки которым, по слухам, завидовал Блок,

плыли и таяли в грязной глухой коммуналке.

Спал и не спал я, как будто бы жил и не жил,

в мире простраций, диковинных ассоциаций,

Богу ли, дьяволу душу свою заложил

ради восьми этих строк, неподсудных мне граций.

Что-то шептал мне на кухне обкраденный жизнью старик,

гневом косила старуха, годами горбата,

в комнате девушки я проглотил свой проклятый язык,

плыл и тонул на кушетке между Тверским и Арбатом.

Свет был погашен и на небе не было туч,

время смешалось, в созвучьях запутались строки,

луч безымянной звезды, приблудившийся луч,

словно космический цензор, просвечивал дивные строки.

Конские гривы и крупы размыло на черной стене, -

где ты, куда унесло тебя, дикий детеныш?!

Будь милосердна, не я себя создал, пригрезилось мне

что-то такое, чего на Коньке-горбунке не догонишь...

Кто я и что я, зачем я родился на свет?

Что выражать языком и к чему прикасаться руками?

Предназначенье мое уничтожил почти неизвестный поэт

так, между делом, восемью неземными строками.

1984 г.

Звезда упала

Звезда упала в женские ладони,

и пошатнулась женщина смеясь,

а в озаренном искрою затоне

огнем желанным лилия зажглась.

В безумии рыбак отбросил снасти,

возжег от жаркой искорки костер

и к женщине слабеющей от страсти,

свои ладони тяжкие простер.

Цветы и травы бросились в объятья,

и судорога прошла по глади вод,

а пламя непорочного зачатья

зеркально отошло на небосвод.

1995 г.

Об осени

Об осени писать - какой наглец!

О ней не раз великие писали...

Но как же быть, когда соседний лес

опять, опять в безлиственной печали?..

И будет так за окнами темно,

случайный, а быть может не случайный,

ворвется ветхий лист в мое окно,

хрустящий, как пергамент, полный тайны.

Кружитесь, листья падайте на грудь,

ложитесь мне на голову и плечи,

и пусть ваш золотой и краткий путь

с путем пересечется человечьим!

И я бегу из дома и до слез

все так необъяснимо и так близко,

то листья поднимаются до звезд,

то звезды опускаются до листьев!..

1964 г.

поэзия

стихи

Комментировать

Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи ... Авторизуйтесь, через вашу любимую социальную сеть!